Пьесы [сборник] - Жан Жене

ЖАНДАРМИХА. Твоя трусость помогла тебе лучше меня понимать.

ЖАНДАРМ. В трусости тоже есть кое-что хорошее. Чем больше во мне трусости, тем острее мой ум. (Грубо.) Обходи кактусы! (Тише.) И шагай побыстрее и потише. (С умным видом.) Лошади на похоронах знают свой шаг. Кати баулы так, как будто ты катишь тело нашего ребенка.

ЖАНДАРМИХА (обернувшись, мягким голосом). Хочешь, я спою им колыбельную «Глазки скорее сомкни»?

ЖАНДАРМ. Когда стемнеет. (Указывает вытянутой рукой.) Вот она уже просачивается… Надо удирать…

Красный чемодан падает и открывается. Он пуст. Жандарм спешит поднять его, потом оба они торопливо уходят в левую кулису. Из-за ширмы появляются Саид и Лейла.

САИД. Вот твой Жандарм. (Оборачивается, чтобы взглянуть на Лейлу.) Ты хромаешь? Как и его жена? Тебе остается совсем немного: страхолюдина, дура, воровка, побирушка, а теперь вот хромуша.

ЛЕЙЛА. Я могу идти ровно, если хочешь.

На протяжении нескольких шагов она ступает ровно.

САИД (торопливо). Ну и рожа у меня будет, если ты вдруг бросишь свою манеру хромать!

И снова в путь. После недолгого молчания.

ЛЕЙЛА. Я устала от ходьбы, от солнца, от пыли. Я больше не ощущаю своих ног: они сами стали как дорога. Из-за солнца небо стало оловянным и земля — оловянной. Дорожная пыль — она как тоска моей физиономии, оседающая на мои ноги. Куда идем мы, Саид, куда мы идем?

САИД (оборачиваясь и глядя ей прямо в глаза). Куда я иду?

ЛЕЙЛА. Куда мы идем, Саид?

САИД. Куда я иду, я, я один, поскольку ты всего лишь несчастье мое. Разве что, говоря о себе и о своем несчастье, я стал бы говорить «мы». Так вот, я иду — и это, наверное, далеко — в страну дракона. Может, она — под нашими ногами, как раз под нами, где никогда не будет солнца, ведь я несу тебя, тащу тебя, ты — моя тень.

ЛЕЙЛА. Ты можешь расстаться со своей тенью.

САИД. Я об этом когда-то думал. Слишком поздно! Даже умерев, она останется моей бедой, моим увечьем.

ЛЕЙЛА. Я увечна потому, что пошла за тобой.

САИД. Осталась бы.

ЛЕЙЛА. Близко ли, далеко ли от тебя, я всегда была женою вора и поджигателя, родившегося на помойке, где я из-за него всю жизнь прожила, где и сдохну.

САИД. Если ты въелась в меня как вошь в мошонку, как форма шара въелась в апельсин, мне остается только искать страну дракона.

ЛЕЙЛА. Тюрьмы тебе было мало?

САИД. Тюрьма — это начало. Скоро для сна останутся лишь камни, а для еды — чертополох. Ты будешь это есть?

ЛЕЙЛА. Чертополох?

САИД. Камни.

ЛЕЙЛА. Я буду, как ты.

Пауза.

Саид?

Он не отвечает.

(Глядя вокруг себя.) И вправду никого. Ни единой твари. Ничего. Я настолько ничего не вижу, что даже камни — уже всего лишь камни. И вся Европа — уже ничто. Все летит к черту, все летит к черту, она — к морю, мы — к пескам.

САИД. Тебе нечего больше бояться.

ЛЕЙЛА. Есть.

Пауза.

Кусочка зеркала. (Обессилев, останавливается. До стает расческу и собирается причесываться.)

САИД (в ярости). Не прикасайся! (Вырывает расческу из рук Лейлы и ломает ее.) Я желаю, чтобы солнце, чтобы все: и камни, и песок, и ветер, и следы от наших ног — оглядывались, чтобы увидеть женщину, самую страшную в мире и самую дешевую — мою жену. Я желаю, чтобы ты больше не вытирала ни слезы, ни слюни, чтоб не сморкалась и не мылась.

ЛЕЙЛА. Я буду тебе послушна. (Неожиданно строго.) Ну а я, я желаю — так говорит безобразие мое, что обретала я час за часом, или что-то другое? — чтобы ты перестал смотреть назад. Желаю, чтобы ты меня безропотно вел в страну теней и дракона. Чтобы ты безвозвратно погрузился в тоску. Я желаю — так говорит мое безобразие, что обретала я минута за минутой, — чтобы ты потерял надежду. Я желаю, чтобы ты избрал несчастье, несчастье навсегда. Я желаю, чтобы ты знал лишь ненависть и никогда — любовь. Я желаю — так говорит мое безобразие, что обретала я секунда за секундой, — чтобы ты отказался от сияния ночи, от мягкости камней и от сладости чертополоха. Я знаю, куда мы идем, Саид, и зачем мы туда идем. Не для того, чтобы идти куда-то, но для того, чтобы те, кто нас туда послал, жили спокойно на покойном берегу.

Долгая пауза. Саид развязывает ботинок и вытряхивает оттуда мешавший ему камешек.

(Мягко.) Не ты ли поджег апельсиновые деревья?

САИД (после недолгого колебания). Нет. А ты, когда уходила, подожгла солому?

ЛЕЙЛА. Да.

САИД. Почему?

ЛЕЙЛА (захохотав). Нет, нет, не потому, что я тебя люблю. Я люблю огонь.

Пауза.

Саид?.. Ты и вправду решил дойти до конца?

САИД. Если у меня получится, то потом, может быть, скажут — про кого угодно, о чем я заявляю не хвалясь, — «это ничто по сравнению с Саидом!». Говорю тебе, я становлюсь кем-то значительным. Идешь со мной?

Пускаются в путь, потом Лейла останавливается.

ЛЕЙЛА. Саид, мне нужно.

САИД (холодно). Иди, вон там крапива.

ЛЕЙЛА. С ней я давно уже поладила. Мы одной крови. Я спокойно засовываю свою задницу в самую гущу, она меня не жжет. (Грустно.) Кроме нее, больше ничего нет… (Делая движение, как будто вешает нечто невидимое на невидимый гвоздь.) Сюда я вешаю… свое достоинство. Сюда… свою тоску. Сюда… свою значительность. Сюда… настои: ромашку, липу… Сюда… свою нежность.

Сюда… (Вздох.) Что же мне остается?

Пауза.

Апельсины — это деревья, которые горят. А она красива, та спичка. Только в тот миг, когда она была белой и черной и чуть искривленной от огня, она казалась нежной и хорошей. (Повторяет движение, как будто что-то вешает на невидимый гвоздь.) Сюда я вешаю… свой плащ с капюшоном. Сюда… (Вздох.) Что же мне остается? Одна улыбка.

САИД (внезапно щелкая пальцами). Осторожно! Кто-то идет. Не говори ничего, даже «здравствуйте».

Из левой кулисы появляются Сын Сэра Гарольда и Женщина-вамп, вся в черном, словно венецианка, в треугольной шляпе и вуали, закрывающей ее лицо наподобие шарфа. Платье длинное, в руках маленький солнечный зонтик черного кружева, но все принадлежности ее туалета изорваны в клочья. Вамп и Сын, похоже, смертельно устали.

ЖЕНЩИНА-ВАМП. Как будто я пустое место… вы говорите со мной, как с потаскухой… бывшей…

СЫН. Мне лично необходимо нечто конкретное. Мне будет успокоение только когда будут восстановлены